Михаил проснулся рано, когда солнце ещё не взошло, а над землей висела мгла. В его груди что-то трепетало, теплилось. Белый свет, исходящий от снега, подогревал в нём бодрость, хоть и слепил сонные глаза.
«Я нужен ей. Я постараюсь вытянуть её из этой тёмной берлоги… Но что её сможет порадовать?» – раскидывал мозгами он, смотря на улицу из окна кухни и наматывая на палец штору.
-Музыка! – воскликнул юноша.
Михаил прошёл в зал, включил тусклую лампу на столе и остановился около магнитофона. Внутри был диск с песнями The Beatles. В шкафу у стены напротив лежало ещё много кассет, старых флешек, которыми когда-то пользовались он и его родители. Юноша открыл дверцу. Запах валерьянки и персикового масла ударил в нос. Прошерстив[1] по полкам, сдвинув в сторону коробки с советскими сервизами, пуговицами, юноша нашёл ещё много дискет и аудиокассет. На некоторых из них были надеты ещё целые картонные упаковки с надписями, обведёнными в кружок названиями песен, подчёркнутыми именами исполнителей; какие-то кассеты были одеты в чехлы, кое-где потрескавшиеся, некоторые лежали без одежды, холодные и забытые.
Михаил всё утро перебирал их, рассматривал картинки, изображённые на упаковках, но включать не решался. В голове и так кружились разные композиции. Опять в памяти возникли родные фигуры. Папа танцует с мамой, а совсем маленький Миша бегает под ногами взрослых, топает по тёмно-бардовому ковру и машет руками, стараясь попадать в ритм.
Теперь он представлял, как кружит Свету. Ведь она часто бывала у него дома, и они тоже танцевали вместе под эти песни когда-то давно. Молодой человек хотел, чтобы она забыла о горе и снова была счастлива.
Конечно, ничего сразу не бывает. Но кто сказал, что будет легко? Михаил понимал, что отныне решился на вечный марафон. Нельзя сойти с дистанции, нельзя пропустить круг. Если он взял на себя ответственность, если обещал Светлане, Максиму, себе, своей маме… То надо действовать. А ведь если он сдастся уже в начале пути… несчастен останется не только он…
Михаил отключил от сети магнитофон, погрузил его в большой пакет, рядом опустил кассеты и диски. Потом повернулся к шкафу, который буквально ожил после проведённой юношей ревизии, взял из него стопку купюр и положил её в рюкзак. После этого, перед самым выходом, он встал около изображения матери.
-Я пошёл, мама, — смотря на лицо ещё молодой девушки, говорил Михаил. — Всё будет хорошо.
Юноша пронёсся вихрем по коридору, стараясь тем самым прогнать из души страх, который опять-таки захотел овладеть им, закутался потеплее и дёрнул ручку двери. На столе осталась мокрая от капелек чая кружка, а стекло на стене начало остывать от недавнего поцелуя Михаила.
На землю медленно падали сахарные комки, похожие на нежный зефир. Осадки стали мельче, но грузнее и тяжелее, отчего стремительнее неслись по ветру.
«Воскресенье, — вспомнил Михаил, — сегодня и Анна Сергеевна будет дома. Давно её не видел…»
В памяти юноши она всегда была очень сильной и стойкой женщиной. Он даже иногда побаивался её. Анна Сергеевна не была злой, нет. Просто она всегда оставалась непоколебимой. В её хрупком теле таилось небывалое мужество и решимость. Будь она слабой, этим бы воспользовался в своих личных целях её бывший муж. У её детей не было бы ничего. Она бы жила в вечном страхе, терпя унижения и оскорбления… И кто знает, где бы сейчас были Анна Сергеевна, Светлана и Максим…
Дорога молчала, молчали дома, недавно пробудившиеся ото сна. Далёкие фонари горели как обычно, тускло и тоскливо. Из дворов выбегали мальчишки и пинали сугробы, распыляя друг перед другом снег, а их отцы, вовсю орудовавшие лопатами, изредка ругались на детей, хотя сами были бы не прочь поиграть с ними.
Ситуация повторилась, юноша стоял около ворот и жал на замерзший звонок. Спустя минут пять со двора послышался всё тот же голос:
-Доброе утро.
Максим открыл ворота и пожал холодную руку соседа.
-Доброе, — Михаил ступил через порог. – Вы все дома?
-Да, вот только позавтракали.
-А твоя мама знает про наш план?
-Да. Мы копили деньги Свете на следующую операцию. В её группе ребята помогли хорошо, да и мои тоже, маме на работе передавали. Ну и отец решил сыграть Робин Гуда. Точнее…даже странно о таком говорить… его новая жена… Дело в том, что она раньше работала с мамой, — он вдохнул морозный воздух. – А мама только и была рада с ним развестись…поэтому…не так обидно что ли… Ну ладно, не будем об этом.
Юноши, не торопясь, мяли снег под ногами.
Михаил знал какие отношения между членами этой семьи были раньше и не хотел обнажать кое-как затянувшиеся рубцы. Тем более, когда прибавилось много новых глубоких ран. Он помнил, как часто Максим и Света приходили к нему, пока их родители скандалили. Михаил в то время чувствовал себя рыцарем, защитником, а свой дом – крепостью. Мальчик играл свою роль, не понимая всей серьёзности происходящего. Он чудился пугливых глаз соседских ребят, которые подолгу молчали после очередной стычки взрослых.
-А твои папа и мама никогда не ругаются? – спросила как-то Света.
Миша откинулся на изголовье своей кровати и задумался.
-Редко. Обычно я этого не слышу. А я если и слышу, то совсем немного… Я не слежу за ними. Я знаю, что от меня они ничего не будут скрывать.
-Везёт тебе. А что они тогда делают, если не ругаются? – вступал в разговор Максим.
-Не знаю, всё, что обычно делают родители. Любят друг друга и меня…
Его мать и отец жили в понимании, стараясь не создавать крупных ссор. По сравнению с соседями Михаил рос в спокойной обстановке. Он не боялся совершить ошибку, сделать промах. Его не воспитывали идеальным, на это тратиться слишком много сил, по истечению которых обнуляется весь результат.
Редко бывает, когда в доме царит умиротворение. Это редкий случай. Поэтому терять такое сокровище, созданное по крупицам мудрыми, решительными, готовыми меняться ради ближнего людьми, очень тяжело.
-Кстати, — Максим хлопнул по плечу соседа, — что за новость? Вот теперь не томи.
Михаил растянулся в улыбке.
-Ладно, не буду, — юноша снял с плеч рюкзак и потянул за собачку, — у меня тут деньги есть. Думаю, будет достаточно.
Максим заглянул вглубь и хохотнул.
-Ого, здорово, Миш! – обрадовался тот, но вовремя остыл. — Только я всё не возьму. Расходы поровну разделим.
-Как скажешь, Макс.
-А что это у тебя в пакете? – юноша наклонился и глянул внутрь.
-Это магнитофон. Для Светы.
-Музыка?
-Да. Может, это её подбодрит.
-Мы пробовали, дружище… Что мы только не пробовали. Она ничего больше не желает делать, кроме как рисовать.
Михаил на секунду припорошил свою уверенность слоем сомнения, но сказал:
-Знаешь, а я попробую. Раз, два – как получится. Поживём – увидим.
В доме пахло творогом и малиновым джемом. На кухне Анна Сергеевна, мокрая от пота, тёрла жёсткой губкой сковородку. Услышав звук захлопывающейся двери, женщина сполоснула ладони водой, счищая пригоревшие кусочки с ногтей, вышла в коридор, вытирая пальцы голубым бамбуковым полотенцем, и всплеснула руками.
-Миша, здравствуй!
Она обняла знакомую фигуру, а затем взглянула на лицо юноши.
-Такой большой и статный, – Анна Сергеевна щупала его локти, так как выше не могла достать, — хочешь поесть? У нас сырники есть.
-Нет, спасибо, — снимая куртку, ответил Михаил. – Можно я к Свете зайду?
Женщина отступила в сторону.
-Конечно-конечно, — она заметила пакет. – А что это?
-Да так, магнитофон.
-Зачем?
-Для Светы.
В глазах Анны Сергеевны пробежала печаль, но она никак не отреагировала. Михаил протянул пакет Максиму.
-Возьми, пусть пока у тебя полежит.
Юноша принял его и направился в свою комнату, громко шурша материалом. Михаил тем временем оказался у двери рядом. Его лоб снова покрылся испариной, а сердце сжалось, будто ведро с ледяной водой без остатка вылили на голову.
Что за неприступная крепость и девица в заточении? Только никто её не заточал. Она сама выбрала томление в тишине и скуке. Жизнь не закончилась, она полна сил. Как куст розы. Но куст этот порос сорняками. Колючие листья больно кусаются и всё сильнее поглощают его. А куст еле-еле дышит и скоро умолкнет навсегда.
«Нет, так оставлять нельзя. Надо сорвать эти сорняки и дать напитаться розе светом и теплом!»
Резкое вдохновение охватило его. Юноша дёрнул дверь и просунул голову в проём.
-Миша, это ты?
Девушка сидела на кровати, поджав ноги. На листе бумаги, лежащем перед ней, красовались толстые линии от масляной пастели.
-Да, Света, — он шагнул внутрь. — Привет.
В воздухе пахло цветочной туалетной водой. Комната была аккуратно убрана. Только в ней не хватало одного — света. Жалюзи были плотно закрыты, отчего не давали шанса ни единой щёлочке, через которую мог бы пробиться солнечный луч.
Юноша остановился около стола и глянул на рисунок.
-Садись, — она хлопнула по пледу на кровати.
Максим приземлился точно в той точке, которую наметила девушка, и оперся сзади на левую руку, оставив правую на коленке.
-Миш, я хочу кое-что сказать…
Молодой человек оторвал взгляд от неторопливо двигающейся руки Светланы и приготовился слушать.
-Миш, прости за вчерашнее. Я совсем забылась. Я эгоистка. Я перестала думать об окружающих и их проблемах. Я думаю сейчас только о себе. И ужасно виню себя за это. Мне совестно от того, что ты не обиделся и пришёл снова, хотя мог этого и не делать.
Мы знаем друг друга почти с рождения. И мне больно, что я обижаю тебя, моего давнего друга. Да, я вспыхиваю, но в следующую секунду сто раз жалею о содеянном. И меня душит осознание того, что я наношу тебе рану.
-Света, — он чуть наклонился, — я всё понимаю. После смерти мамы я больше месяца не мог думать о ком-либо ещё. Это нормально. Просто это время, которое ты полностью посвящаешь себе. Я не обижен. Я сам такой.
Светлана положила мелок на полотно и смахнула слезинки с глаз.
-Всё равно прости! Скажи, что простил!
Михаил обхватил её плечо и руку.
-Простил.
Девушка заулыбалась сквозь слёзы и наощупь схватила другой кусочек пастели. Повертев его перед глазами, она отложила его в сторону и принялась разглядывать другой.
Они недолго поговорили о матери Михаила.
-Я очень её любила. По правде. Она была очень доброй. Тётя Олеся была похожа на мою родную тётю Олю. Ты, наверно, её не помнишь. Она изредка заходила к вам… Мне было очень спокойно с твоими родителями …, — она выдержала паузу. — И тётя Олеся меня любила… и дядя Костя…
-Да, я помню…Я помню…
Где-то час просидел юноша со своей подругой, расспрашивая её про рисунки, вдохновение, образы, то, что их порождает.
-Не знаю даже, что конкретно меня вдохновляет на это. Что-то общее: моменты из прошлого, эмоции… Я просто в один день села и начала водить карандашом по листу, — она упёрлась взглядом в свою недоделанную работу. — Я так успокаиваюсь. Цветами тренирую зрение. Тогда мне кажется, что я живая. Что ещё что-то могу.
Она водила пальцем по бумаге. Под ногти забивались маленькие комочки пастели.
-Хорошо, что я не вижу, что рисую. Я никогда не умела. Всегда было стыдно на уроке ИЗО перед всеми. А ещё обиднее, когда на выставку брали чьи-то рисунки, а мои откладывали в сторону, — вспоминала Светлана и стучала пальцами по столу, отбивая ритм.
Михаил смотрел на девушку и молчал.
-Они, наверно, ужасны. Да?
Юноша вдруг напрягся.
-Нет. Я вот, например, совсем не умею.
-Ой, твои-то рисунки висели в вестибюле, а мои лежали у учительницы в столе.
-Когда ты снова всё увидишь, то нарисуешь всё, что захочешь. И, поверь мне, ты красиво всегда рисовала и рисуешь. А будешь ещё лучше.
-Случиться ли это…
-Обязательно.
Светлана не смогла выдержать эту минорную ноту, перестала постукивать подушечками пальцев и отвернулась.
«Стоит ли того вся моя исповедь? Кто знает, что он подумает и как потом поступит. А вдруг и он оставит? Оставит, а ты страдай и по ночам вспоминай разговоры и обещания. Осторожность – главный друг девушки», — Светлана терялась между этой осторожностью и чрезмерной холодностью.
-Ладно, не буду себя тешить пустыми мечтами, — смиренным тоном протянула она.
-Там, где заканчиваются мечты, приходит вера. А вера может быть до того сильной, что сделает в последствии реальной заветное желание.
-Громко и слишком романтично сказано.
-А ты заставь себя поверить в это. Убеждай себя каждый день, пока это не станет твоими мыслями. А мысли материальны.
-Ты всегда был романтиком… И сейчас им остался. Как там сказал Рэй Брэдбери? «Только романтики верят в то, что возможно всё».
-А потом он написал: «У нас одна обязанность — быть счастливыми»[2].
Через какое-то время Максим зашёл в комнату и разговор оборвался. Юноша подмигнул и кивнул в сторону входной двери.
Прошло каких-то пять минут, и молодые люди уже стояли на месте будущей стройки. Были готовы все материалы для начальных этапов работы.
-Я всё купил, – начал Максим, — отдавать деньги будем по частям. Гоша пошёл на уступки. Часто в своё время он меня вытаскивал. Хорошо подачи принимал – летал по всей площадке, как комета. Ещё и скидку сейчас сделал. У него отец агроном. Вот это подарок судьбы для нас. Антон Витальич мне всё расчертил, расписал. В общем, пока всё идет нормально. Завтра снегопад не обещают. Вот тогда и начнём. Поставим к вечеру навес, чтобы ночью не намело.
Юноши обсудили ещё некоторые вопросы и уже собрались расходиться, как вдруг Михаил вспомнил о магнитофоне…
-Макс, совсем забыл. Я магнитофон возьму?
-Конечно, он же твой, — двинул плечами Максим и поинтересовался. — А как она с тобой?
Михаил выдохнул, а изо рта вылетел густой пар.
-Сегодня лучше, чем вчера. Во всяком случае я стараюсь её расшатать.
Максим понимающе кивнул. Вместе они зашагали обратно в дом и в скором времени оказались объятые тёплым воздухом.
На кухне Анна Сергеевна стучала половником о стенки кастрюли и наливала борщ в миску, чтобы согреть суп на плите.
-Миша, — она крикнула из комнаты, — ты же останешься у нас на обед?
Тот молча глянул на Максима.
-Останется, — ответил за Михаила юноша, когда оба заходили в комнату.
У Максима с утра на столе горел светильник и стоял включённый ноутбук. Рядом стопкой лежали книги и тетради. Пакет с магнитофоном опирался на ножку деревянной кровати. Михаил достал аппарат и развернулся, чтобы выйти из комнаты. Максим сел за стол и проводил приятеля взглядом.
Длинная рука потянулась к ручке двери Светланы. Опять волна смятения прокатилась по телу.
-Миша?
-Да, это я, — жался в проёме Михаил.
-А куда вы уходили?
Юноша замялся, держа на весу магнитофон.
-Да так, поговорить об учёбе.
Он поставил на комод громоздкую вещицу. Стук о деревянную поверхность раздался по всей комнате. От неожиданности девушка подпрыгнула.
-Что случилось? – она тотчас подскочила на месте. — Ты ударился?
-Нет. Всё нормально, — начал успокаивать юноша и, стараясь говорить максимально аккуратно, продолжил. – Я подумал, что тебе будет интересно занять себя чем-то помимо рисования.
-Например? – девушка села.
-Например, музыкой.
Светлана придвинулась к листу и потянулась к пастели.
-Может, ещё и танцевать?
-Можно и так, — Михаил весь зарделся.
-Ты серьёзно? Танцевать? Ты понимаешь, что говоришь?
-Понимаю. Не понимаю, почему ты так реагируешь.
-И не поймёшь. Ты представляешь, как это будет выглядеть? Очень смешно. Я буду хромать и махать руками в разные стороны. Я начинаю представлять, как пытаюсь что-либо сделать, и вижу, как же убого это всё смотрится. Я не хочу…
Михаил вспыхнул и часто задышал.
-Хочешь, разбей магнитофон кувалдой, но я его всё равно оставлю здесь, — повысил тон он. – Хочешь, выброси из окна. Но перед этим подумай, кому ты бросаешь вызов. Себе? Мне? Думаешь, мне так легко и радостно? А тебе самой? Ты сама себя втаптываешь в землю, сама себя заводишь в могилу! И кому от этого лучше?
Светлана смахнула со стола все мелки, и они разлетелись по полу.
-А может, мне так легче! Какие мне танцы? – закричала она. – Забери это с собой!
На шум из разных концов дома прибежали Анна Сергеевна и Максим.
Разгорячённый Михаил протиснулся между ними, стрелой пролетел по коридору, наскоро оделся и вышел на улицу.
-Света, что такое? Что случилось? – озадаченно затараторила женщина.
Максим, завернувшись в куртку, проследовал за юношей.
-Остынь, приятель, — кричал вслед Максим, — знаешь, сколько раз так со мной было?
Михаил молча брёл по снегу.
-Ты же сам говорил, что будешь пробовать, пока не получится, — не останавливался тот. – Просто так сдашься?
-Не знаю, — вдруг буркнул он, — я сейчас не могу думать… Может, я позвоню позже, когда всё уляжется.
Михаил поплёлся к своему дому, натягивая на уши шапку и высоко запрокидывая ноги, чтобы не увязнуть в снегу. А в голове Максима ещё какое-то время прокручивалось такое скользкое и неуверенное слово «может».
Теперь обитель казалась Михаилу тёмной, почти чёрной. Как он ни хотел сделать её светлее, включал повсюду лампы и бра, атмосфера в доме так и оставалась мрачной, тяжёлой. Днём он решил пройтись по району, очищая сознание от тревожащих мыслей и беспокойных чувств. Ненадолго это помогло.
Однако вечер прошёл ужасно. Бессмысленные телешоу, пустые сериалы, отвратительная и мерзкая реклама… сплошная деградация на ТВ.
К ночи у юноши разболелась голова. Он принял обезболивающее и лёг в кровать. Слова Светланы жгли сердце. Он одновременно жалел и её, и себя. В горле не проходила горечь. От таблеток, от обиды. Одно накладывалось на другое и давило с ещё большей, двойной силой. Темнота сгущалась, безмолвие угнетало.
Юноша тупо смотрел на ковёр, висевший на стене, и трогал мохнатые ворсинки. Он было уже и успокоился, как внезапно тишину нарушил телефонный звонок. Михаил повернулся, нехотя поднялся и потянулся к смартфону, лежащему на письменном столе. Звонил неизвестный номер. Юноша с долей сомнения поднял трубку. На другом конце провода он различил до боли знакомые нотки голоса. Это была Светлана.
С: Миша?.. Ты не спишь?
Юноша сглотнул ком в горле и еле-еле выдавил.
М: Нет…
Последовал выдох.
С: Миша, прости меня. Прости, пожалуйста. Не знаю, что ты ответишь на этот раз. Просто, прости меня…
М: Света… Конечно, я тебя прощаю. Только не плачь, слышишь?
С: Да…
М: Как ты?
С: Теперь нормально, а ты?
М: Я теперь тоже.
С: Прости, я очень грубая в последнее время. На это есть много причин. И нет, я не оправдываюсь. Просто мне тяжело снова говорить с кем-то помимо мамы и Макса. Да и с ними я в большинстве случаев молчу. Мне тяжело снова находить контакт.
М: Я понимаю… Я тебя очень хорошо понимаю…
Светлана знала, что Михаил о многом не догадывается. Придёт время, думала девушка, и она ему всё расскажет.
С: Миша?
М: Да?
С: Ты завтра придёшь?
«Попытка номер 2», — подумал он про себя и ответил:
М: Да.
С: Хорошо… Я буду ждать… И ещё раз прости… Спокойной ночи.
М: Забудь о сегодняшнем дне. Завтра будет новый. У всех людей будет шанс что-то исправить. Спокойной ночи.
Оба положили трубки. У Михаила всё ещё щемило уязвлённое сердце, но постепенно оно наполнялось спокойствием, переставала болеть голова.
Тут он заметил, как полная луна вышла из плотных облаков и свет от неё залил всю комнату. Теперь стало белым-бело. И светло, как днём. От этого хотелось петь душой.
Юноша вдохнул полной грудью, будто зарядился энергией от луны, и, полный умиротворения и чистой радости, заснул.
[1] Прошерсти́ть — разг. здесь — усиленно проверить что-либо, пройдя от начала до конца
[2] Цитата из произведения Рэя Брэдбери «Каникулы»
