На следующий день молодые люди вовсю трудились во дворе. Было холодно и зябко, но ни погодные условия, ни трудности не могли остановить двух авантюристов-огородников.
-Э-э-х, почему сейчас не лето? – усмехался Максим. -Было бы легче по сухому работать.
-Ничего, — другой вставлял брусья в пазы, — у нас рабочие специально зиму ждут, чтобы асфальт новый начать класть…
Стройка длилась почти до вечера. По углам будущей теплицы были установлены границы. Совместными усилиями Максим и Михаил набросили на бруски, вбитые в землю, старый ковёр и положили на его края, стелющиеся по земле, большие камни.
В доме юноши согрелись тёплым чаем и маленьким обогревателем, стоявшем на полу. Максим ел печенье курабье[1] и запивал его сладким напитком. Крошки сыпались мимо тарелки, отчего юноша постоянно смахивал их рукой в сторону. Михаил глядел на эту картину и еле сдерживался, чтобы не придвинуть блюдце соседу под самый нос. Молодой человек делал очередной укус, и вот крупицы опять летели по всему столу.
-Миш, как учиться дальше думаешь? – делая глоток, спросил он.
Михаил отвлёкся от крошек и растерянно посмотрел в чашку.
-Эту сессию закрою. А вот со следующей будет труднее. Не знаю… Мне тяжело теперь уезжать…
-Вспомни, чему ты учишь Свету.
-В этом-то и соль. Может, потом, когда пройдёт время…
-А сейчас? Будешь работать?
-Скорее всего. Надо поискать варианты. Да и всё равно ведь в армию призовут. Значит, пойду в армию.
-Я спрошу у мамы. Может, у неё на работе нужны помощники на это время.
-Спроси, пожалуйста.
Максим потянул крепкий чай, жмурясь уголками глаз.
-А как с учёбой у Светы?
-Этот семестр постараемся закрыть, а с нового года она перейдет на заочку. Мы занимаемся вечером. Я читаю, она слушает. Не знаю, как она теперь к этому относиться, но старается что-то запоминать.
-Понятно, — юноша водил пальцем по гладкой ручке кружки цвета пепельной розы. – С утра она вела себя как обычно.
-Я уже теперь не знаю, что считать обычным. Как было раньше или как сейчас. Вчера у неё был очередной срыв. Перед сном она начала стучать по стене, смежной с моей комнатой. Я забежал. Она вся дрожала, просила, чтобы я набрал тебя на её телефоне… Хотя в прошлый настаивала, чтобы я сам тебе написал.
Михаил кивал, не моргая, и вспоминал тот ночной звонок.
-В первое время, — продолжал другой, — у неё такое было часто. Мы ругались, сильно ругались. Я даже, бывало, убегал из дома. Но потом сердце оттаивало. И всё. Я уже нёсся со всех ног домой. Расскажи ты мне это до всего произошедшего, я бы не поверил, что стану таким сентиментальным и мягким. Света одна. И я не могу так это оставить.
Михаил смотрел на собеседника и не понимал, когда произошли эти изменения от послушного, запуганного сына к безумному юноше, а затем к заботливому и понимающему брату. Менялись времена, менялось окружение, менялись декорации, менялся и Максим.
Первую половину вечера Михаил провёл в комнате Светланы. Девушка опять рисовала пастелью какие-то линии, иногда даже получалось что-то похожее на предметы. Пальцы, испачканные мелками, крепко сжимали разноцветные карандашики. Магнитофон, старый и молчаливый, всё ещё покоился на комоде. Юноша наблюдал за линиями, образующимися на листке, пока оба беседовали на отвлечённые, далёкие от реальности темы. Так легче всего было избежать ссоры. Они вспоминали детство, школу…
В какой-то момент Михаил спросил:
-Можно я тебе помогу?
Девушка оторвалась от занятия и произнесла:
-С чем?
-С рисунком.
На лицо Светланы легла тень сомнения.
-И как?
-А вот так.
Юноша поднялся с кровати и встал у девушки за спиной. Обхватив её руку своей, он повёл линию по всему листу.
-Что ты делаешь? – заполыхала Светлана.
-Я нарисовал границу неба и земли.
Девушка держалась молча и ловила своей щекой горячее дыхание.
-Что ты хочешь нарисовать? – поинтересовался он.
-Солнце.
-Где?
-Прямо посередине… Сверху.
Рука начертила круг и заполнила его жёлтым цветом.
-Справа пусть будет лес… И слева тоже, — голос её иногда пропадал.
На полотне оказалось несколько пушистых ёлочек. Они стояли ровными рядами, поддерживая друг друга своими колючими ветками.
-А внизу пусть цветёт роза.
Юноша положил в ладонь Светланы алый мелок и начал обозначать штрихами крупные лепестки. Потом Михаил коснулся её пальцами другого карандашика и продолжил писать картину. Нежно, стараясь несильно сжимать руку девушки, он водил её кистью по полотну. Девушку вдруг охватила дрожь. Она представила, что сзади стоит Никита. Его рука управляет ею. Его присутствие она ощущает всем своим существом. Это он сопит носом около её виска…
-Готово, — восторжествовал Михаил.
Мечта рухнула, превратившись в пепел опустошённости. Девушке вдруг захотелось рассказать Михаилу всё, что ей терзает сердце, что заставляет снова и снова бесплодно фантазировать, но нутро подсказывало – ещё рано. Очень рано.
Михаил наклонился к девушке. Её щёки были покрыты капельками, стекающими к шее.
-Что случилось?
Светлана, стараясь сохранить самообладание, ответила:
-Так, ничего. Кое-что вспомнила…
Он не стал допытываться. Если она захочет что-то ему сказать, то обязательно это сделает.
Через час юноша уже выходил из дома Светланы. Весь вечер, пока Максим читал ей учебник по уголовному праву, она нет-нет да и поглядывала на рисунок с розой, который помог ей прибить к стене брат. Представляя, как выглядит незатейливый пейзаж, девушка вспоминала не Михаила, а Никиту, его дыхание, его руку, отчего так часто и глубоко вздыхала.
Михаил же в это время, находясь в хорошем и бодром настроении, решил заглянуть перед сном к соседке, тёте Маше. Пройдя метров двадцать по вытоптанной скользкой тропинке, крадясь около заборов, чтобы не разбудить спящих в будках собак, юноша свернул за угол, открыл калитку, которую женщина не закрыла специально, чтобы во двор смогла зайти поздно возвращавшаяся с работы дочь, и прошёл к дому. Через окно он увидел, что в предбаннике горит свет, поэтому стукнул три раза в дверь. Вспомнив свой последний приход сюда, молодой человек почувствовал, как внутри всё затрепетало, а по телу пробежали судороги.
От глухого звука качнулась лампа, висевшая в прихожей. За стеной затопали. Щёлкнул замок, в проходе возникла тётя Маша.
-А-а-а, здравствуй, Миша, — она улыбнулась и знаком пригласила гостя внутрь. — Заходи, заходи.
-Добрый вечер, — перешагивая через порог, поприветствовал он.
Женщина приняла у юноши куртку и повесила её на крючок. Михаил тряхнул головой и, после пригласительного жеста рукой, прошёл в комнату. Тётя Маша заметила оживлённость в поведении соседа, отчего ещё больше заулыбалась, и потянула его на кухню.
-Поешь что-нибудь? А то мы уже отужинали.
-Нет-нет, спасибо.
Женщина взяла чашку в красный горошек из сервиза с полки.
-Ну, может, хоть чаю?
-Ну если только чаю.
Она зазвенела посудой. Вода тонкой струйкой наполнила чашку, на дно погрузились кристаллики сахара. Ложечка гуляла по кругу, царапая дно и стукаясь об обугленные края.
-А Настя всё тебя ждала. Да не дождалась. Уснула. Всё спрашивала, когда ж ты зайдешь. А я ей: «А ты сама пойди и спроси». А она мне: «Да ну тебя. Ты думаешь, что всё так просто». Она ж сейчас к экзаменам ещё готовится. Устает очень. Это ужас. Десятый класс, а их уже погнали с этими экзаменами… Уже и репетиторы, и те, и сё… Вот так сядет около меня и грустит, а я её всё нахваливаю… Что она умная, что всё сдаст. А она мне: «Да я это и без тебя знаю, ма». Вот и уснула-таки за учебниками.
Настя, младшая дочь тёти Маши, училась в одной школе с Михаилом. И он прекрасно знал её нрав, её стремление к учёбе. Когда на день учителя у них проводился традиционный день самоуправления, юноше достался по иронии судьбы класс, в котором была Настя. Она же, прознав про это, разоделась как самая настоящая труженица панели. На одном из уроков молодой человек решил проверить знания своей «ученицы». Конечно, ничего путного не вышло. Она была пуста, как сибирский валенок, и аморальна, как все рано созревшие девочки, стремящиеся познать все злачные уголки взрослой жизни. Зато запалу было… Хватило бы на всю роту.
Михаил слушал, вдумчиво кивал и молчал.
-А я вот Таню жду, скоро придёт. Помнишь же Таню? Она ж с завода ушла… теперь в ателье работает на частника, — тараторила женщина, вытирая полотенцем только что помытые и ещё мокрые тарелки, как вдруг осеклась. — Ой, да что это я всё о нас. Как ты сам то, Миш?
Тот, встрепенувшись после долгого монолога тёти Маши, напряг лоб.
-Нормально, уже лучше, — ответил он и разгладил складку между бровями. — Я пришёл поблагодарить вас за всё, что вы сделали для меня и мамы. Вот, — юноша достал из рюкзака несколько купюр, — возьмите, пожалуйста.
Лицо тёти Маши стало красным, руки перестали двигаться.
-Нет, Миша. Тебе они всё ж таки нужнее.
-Тёть Маш, мне мама оставила их. И ещё записку написала. А в ней наказала вас отблагодарить. Я бы и сам это сделал, нашёлся бы грош, — он придвинул бумажки ближе к ней. — Хоть от неё возьмите.
Женщина выдохнула и продолжила вытирать посуду.
-Хорошо. Оставь на столе. А вообще я помогала по старой дружбе, просто так.
Голос её вздрогнул, отчего женщина старалась говорить тише, чтобы это было не так заметно.
Немного посидев с соседкой на кухне, послушав ещё несколько историй из её жизни, например, куда пошла работать Таня, старшая дочка тёти Маши, после завода, и как её зять, муж Тани, поцарапал машину, напоровшись на остановившийся перед ним на светофоре жёлтый Нисан, Михаил наконец засобирался домой.
Когда он скрылся за калиткой, женщина глянула на деньги, лежащие на клеёнке около чашки с недопитым чаем.
Тётя Маша знала про записку. И про деньги тоже знала. Олеся всё ей рассказала при их последней встрече, когда ещё не приехал Михаил.
-Маша, покажи ему, где коробка. Не хочу сейчас. Пусть сам потом найдёт, — просила она соседку.
И женщина обещала, что так и поступит. Но какая-то желчь, сидящая глубоко внутри, зависть за семейное счастье приятельницы, за крепкий брак и воспитанного ею и Константином сына, не давали этого сделать. У самой муж всю дорогу гулял, а сосед был не из таких.
«Весь год я её выхаживала. А что же мне? Ничего?» — думала тётя Маша.
Пока у неё был ключ и она могла заходить к соседу уже после смерти Олеси, женщина всё хотела достать шкатулку. В то время, когда Михаил спал, она несколько раз заходила в зал, открывала дверцу шкафа, даже придвигала табуретку, но подняться наверх всё никак не решалась. На неё с фотографий, стоящих в рамках за стеклянными дверцами шкафа, смотрели Олеся и Константин. Да и будто какая-то защита не пускала.
«Ладно, пройдёт сорок дней, тогда», — успокаивала себя тётя Маша.
Но вот всё уже обнаружил молодой человек. Идея не осуществилась, план рухнул.
Женщина презренным взглядом сверлила купюры. С одной стороны, ею повелевала тяга их разорвать, тем самым наказать себя за свою бессовестность.
Но, с другой стороны, необдуманное решение оспаривала скупость. В руках оказалась хоть какая-то, пусть даже малая часть от общей суммы.
«Ладно, куплю детям конфет. Помянем Олесю…»
Успокоив себя этим заключением, она взяла деньги со стола и сунула их в своё портмоне.
***
Юноша шёл по грязному снегу к своему дому и прокручивал в голове моменты из сегодняшнего дня.
Мягкая пастель, застревающая под ногтями, терпкий масляный запах и нежные бархатные руки Светланы. Её душистые волосы и манящие губы… Он представлял её рядом. Она идёт, шумно хрустя по снегу, её улыбка сияет ярче всех фонарей.
Внезапно душа его заледенела, юноша вспомнил её лицо. Такое бугристое, всё в рытвинах и бороздках. А глаза… мутные и потерянные. Чудесный призрак исчез. Сердце вновь заныло от жалости и безнадёжности. На каждый громкий стук в висках он делал шаг всё длиннее, старался ещё крепче опереться на ногу, чтобы как можно глубже втоптать снег.
-Если любишь, значит не боишься. Если любишь, значит не боишься…, — твердил Михаил.
Светлана, лежа в кровати, всё ещё вспоминала Никиту. Ей будто бы нравилась эта боль. Жить в сказочном замке, а потом прыгать из окна в куст терновника. И снова возводить этот замок. И снова падать.
Думала ли она о своём давнем друге? Возможно, немного. Девушка знала, что завтра будет так же, как сегодня, поэтому не нервничала, что что-то потеряет. А Никита не придёт. И не приласкает. Не будет сидеть вечерами напролёт и рисовать вместе с ней пастелью…
«За что мне это? За что мне эти терзания? Почему?»
Не найдя однозначно верного ответа, Светлана закрылась одеялом с головой, хотя ей этого не разрешали, и, как она часто любила делать, скрыла лицо в складках взбитой подушки. Глаза, горячие от слёз, немного остыли, солёные капли впитались в наволочку.
В ушах гудела кровь, сердце стучало громко и часто. Почувствовав облегчение, девушка выдохнула и погрузилась в сон.
Ночь. Тихо. На поверхности снега танцевали в зимнем вальсе снежинки. Накрывающий будущую теплицу ковёр лежал неслышно. Лишь иногда вслед за ветром двигались из стороны в сторону его края, обмётанные грубыми толстыми нитками.
[1] Курабье́ – восточная сладость из песочного печенья
