Стоять у гроба было странно. Мозг смирялся с бесконечной болью и заставлял как-то хладнокровно ко всему относиться. Михаилу даже было стыдно, что его глаза оставались сухими, в то время как все соседки постоянно утирались носовыми платками. А больше плакать было некому.
Лицо Олеси было будто живым. Веки нежно прикрыты, рот расслаблен, руки словно вот-вот расцепят замок. Под клетчатым одеялом покоилось тело, но ему уже не было холодно.
«Мама, вставай, пойдём», — как мантру Михаил повторял про себя.
-Всё, закапываем, — в этот же момент подтянулись ближе какие-то мужчины.
Как гром, эти слова пронеслись по округе. Юноша жадно припал к рукам и ко лбу матери.
-Я не буду плакать. Я буду улыбаться, мамочка… Люблю тебя, — шептал он.
Сколько раз горсти мокрой земли падали на крышку гроба, столько раз, будто молотком, что-то стучало по голове. И постепенно боль от этого становилась невыносимее. Рядом постоянно всхлипывали какие-то женщины. Они что-то говорили молодому человеку и вместе с этим, не переставая, тёрли свои красные глаза. Мужчины хлопали по плечу, хмыкали и быстро уходили прочь.
Михаил смотрел на свежую могилу и понимал — это то, чего он так всю жизнь боялся. Совсем рядом стояли два креста, на них написаны одинаковые фамилии. Рядом лежат люди, которые не мыслили своё существование друг без друга. И теперь их души тоже рядом. Но тела их мертвы.
Юноша чувствовал, что часть его самого теперь тоже умерла. Если на других ветвях души ещё могли прорасти листья и распуститься бутоны, то эти никогда уже не будут в цвету. Они открыты для февральского холода и июльской жары, чистого добра и коварного зла, чудесной нежности и жгучей ненависти. Для прекрасных воспоминаний и страшного будущего…
Тётя Маша, как чуткая и понимающая женщина, даже взялась помочь соседу. Так как на поминках людей было немного, лишь соседи и некоторые коллеги по работе Олеси, еды нужно было приготовить не так много. На продукты и выпивку Михаил отдал бо́льшую часть скопленной стипендии, которую тратил только на мать.
За столом его ничто не волновало. Люди говорили, чокались, пили, закусывали.
-Миш, ну хоть пюре поешь. Глаза голодные, щёки впали.
Какая-то незнакомая женщина придвинула к нему блюдо и звонко ляпнула пюре ему на тарелку. Почему-то от этого юноше захотелось громко разрыдаться, но он вспомнил своё обещание. От каждого обращения к нему каких-то посторонних людей он всё сильнее расковыривал ранки в уголках пальцев на руках.
-Спасибо, — сдержанно ответил он, но к картофелю не притронулся.
После получаса оживлённого обеда, тётя Маша, сидевшая с Михаилом рядом, взяла его за локоть и шепнула на ухо.
-Миш, встань, скажи.
«Сказать…. А что сказать?.. Зачем уже говорить?.. Зачем это нужно?..»
Юноша машинально встал, взяв полную стопку с водкой, и начал:
-Я… — выдох, — я, правда, не знаю, что нужно сказать. Я не хочу ничего говорить… — выдох, — просто… не плачьте… улыбайтесь…
Он сел и, не отпив, стукнул дном рюмки о стол. Люди, не ожидавшие такого обращения, привыкшие к длинным, содержательным, истерическим речам, сопровождающимся плачем, вздохами и жестикуляциями, молча осушили свои стаканы. Кто-то даже удивлённо поднял брови и подумал: «Молодой, не знает как надо. Ну и пусть не узнает».
Когда все разошлись, тётя Маша помогла вымыть посуду, которую юноша машинально вытер после этого полотенцем, и решила побыть с юношей ещё несколько минут. Как обычно она села за стол, а Михаил упал в кресло-качалку.
-Что дальше делать будешь, Миш? Вернёшься в общежитие?
Он вдруг вспомнил, что, оказывается, учится в институте и вообще больше года живёт в другом городе.
-Нет, останусь тут…
«Бросить родителей не могу»
-А как же? Работать пойдёшь?
-Пойду.
-А куда?
-Не знаю, — он закрыл лицо руками.
-Ладно, чем смогу, помогу.
-Спасибо.
Через некоторое время Михаил уже сидел в опустевшем доме, даже не заметив, как ушла соседка. Прошло несколько часов. Наступала темнота, хотя ещё не было поздно.
На столе остались наполовину наполненные тарелки с едой. Тётя Маша не убрала её на случай, если юноша решит поесть.
В воздухе уже не пахло лекарствами, теперь этот запах сменился вонью от водки и дешёвой любительской колбасы. Завывающе шумел ветер, медленно капала вода в батарее, молча висели часы.
Время остановилось. В один момент на юношу обрушилась волна скорби, и он отчаянно зарыдал. Стуча по матрасу кровати кулаками, Михаил громко кричал. Казалось, от этого двигался пыльный тюль, прикрывавший небольшое окно, а картины леса у изголовья кровати качались из стороны в сторону. Слёзы, капающие на постель, образовывали мокрую лужу на простынях. Михаил закашлялся и ударил со всей силы себя в грудь.
-Ненавижу! – он повысил голос. – Почему? Что они сделали? Что я сделал? Мама!? Папа!? Что мне делать? Заберите меня! Я не могу! Что мне делать?
Вдруг он понял одну вещь. Ему показалось, что если он сейчас же не сделает кое-что, то на него обрушится ещё одна вселенская беда. Сжечь. Сжечь эту кровать. Сжечь это кресло. Они несут смерть. Он вспомнил, что на этой кровати скончалась его бабушка, а рядом сторожил покой женщины Константин, её сын. Потом ушёл отец, а в кресле сидела мать. Теперь и она умерла, а он оказался в кресле. Это не мебель, а стадии в жизни. Сначала ты сидишь за столом, вроде бы не причастный ни к чему. Потом переходишь в кресло и попадаешь в сети скорой смерти. Как ни бейся, а всё равно сляжешь на кровать. А там не жди спасения. Оттуда прямиком в иной мир.
Одна только явная и безоговорочная мысль…Сжечь…
Однако… безоговорочная ли? Противу ей в сознании всплыли и приятные воспоминания из детства. Он спал на этой кровати с мамой после обеда, когда солнце начинало особенно жарко палить, а духота настраивала на тишину и дрёму. Так было чудесно и хорошо лежать, и мечтать, и строить планы: пойти потом погулять за домом в саду или зайти к соседям во двор, поесть малины или черники, порыбачить с отцом после ужина или посмотреть фильм с мамой…. Или пригласить Свету и сразиться с ней в домино, пособирать пазл с Максимом или по очереди поиграть в приставку, устроив турнир по тетрису… Думать, а душой находиться очень далеко…
Нет. Всё равно надо сжечь. Михаил не хотел умирать, несмотря на все эмоции. Ему, как любому человеку, было страшно. И он желал уничтожить причину смертей. Будто она была лишь в мебели. Юноша не хотел оказаться на этой кровати. Он уже сидел в кресле…. А дальше, казалось, путь был лишь один. Но есть выход. Сжечь. Сжечь дотла.
Михаил вскочил, набросил на плечи лёгкую куртку, схватил кресло-качалку, вышел на порог и бросил его на ступеньки крыльца. Дерево затрещало, со спинки спал плед, обычно всегда покрывавший её. Юноша быстрым шагом вернулся в комнату, сбросил покрывало и начал двигать кровать. В поте лица он вытянул её в коридор, а оттуда, скрипя ножками по полу, вытолкал к выходу. Проход был у́же, юноша поставил кровать на бок и толкнул её. Мебель с шумом прокатилась вниз по ступеням и грохнула рядом с креслом. Протерев локтем лоб от пота, молодой человек перевёл дух. Почувствовав, что на улице резко похолодало, он набросил на плечи куртку. Теперь всё нужно перенести на открытое сухое место. Такое во дворе имелось — около летней кухни. Обхватив изголовье кровати, напрягая все мышцы, юноша переместил её туда. Затем вернулся за креслом. Схватив одной рукой правый подлокотник, он оторвал мебель от земли с необыкновенной лёгкостью. Теперь всё оказалось в одной куче. Михаилу хотелось выплеснуть весь гнев, всю боль, насладиться отмщением.
Он пошарил в летней кухне и отыскал топор. Это то, что нужно. Юноша замахнулся и прорубил дыру в центре кровати. Пока он вытаскивал всё во двор, Михаила подмывала какая-то неведомая сила. Он злился и спешил — плакать было некогда. Теперь он дал волю чувствам. Слёзы потекли по щекам. В стороны летели щепки, перья от перины. Из рук текла кровь, под кожу входили занозы от кусков острого дерева. Но ощущения физической боли не было. Юноша кряхтел, мычал, потом снова разрывался в истерике и плаче. Так он полчаса рубил кровать. Ощутив неимоверную силу в своих руках, он без топора разделался с креслом. Брёвна полетели уже к готовой куче. Михаил снова ушёл на кухню, а вернулся уже со спичками и старой газетой. Прошлогодний выпуск. Мать подчёркивала какие-то рецепты из трав от всех недугов. На обороте находился кроссворд. Разгаданный. Аккуратные и ровные буквы были написаны в самом центре клеточек. Михаил неистово всхлипнул, боль разлилась по сердцу. Он смял газету, поджёг её спичкой и подбросил в кучу грубых досок. Осознав через время, что уничтожил память о матери, он полез рукой к огню. Но пламя уже начало заниматься. Тогда, возненавидев себя за этот непростительный поступок, юноша, чтобы сделать себе ещё больнее, снял куртку и начал размахивать ею, чтобы огонь распространился быстрее. Наконец вся куча заполыхала. Михаил бросил в траву куртку и остался стоять, смотря на костёр. Слёзы набегали на глаза и за секунду высыхали. Юноша дышал жаром и дымом.
«А что, если я сделаю шаг? Что будет? Мама, папа, будете ли вы ждать меня там?» — думал он.
В огне чудились фигуры родителей. Такие родные, добрые, здоровые и сильные, они взывали к себе. Михаил решил ступить им навстречу, но не мог. Будто его ноги держали. Рукой не пошевелить, голова обездвижена. Он не на шутку испугался. Так Михаил, окаменев, словно всё его тело залили бетоном и высушили, простоял около огня минут двадцать. Пристально глядя на горящие доски и вспыхивающие языки пламени, он чувствовал тоску, но уже тупую, не требующую слёз. Бесшумно юноша подошёл к яблоне, оперся о её ствол и сполз вниз к земле по кроне, стирая об неё свою спину. В этой позе, сидя, Михаил продолжал смотреть на костёр. В голове было пусто, а в ушах только эхом отдавался успокаивающий треск дерева и шелест летящих листьев. Его ничего больше не волновало. Казалось, всё сгорело без остатка. Всё: и хорошее, и плохое.
Тётя Маша как обычно вышла после ужина во двор подышать свежим воздухом и села под раскидистым ясенем. После плотной трапезы, она любила смотреть на свои янтарные и цитриновые[1] бархатцы и рубиновые гелениумы[2]. Глубоко вдохнув прохладу уходящей осени и приближающейся зимы, женщина подняла глаза к тёмному небу. На заднем фоне покатых крыш поднимался дым. Поняв, что в той стороне находится дом Миши, она стрелой понеслась туда. Уже горели фонари, поэтому дорога была освещена. Соседские ворота оставались не запертыми. Тётя Маша влетела во двор, перебирая в голове самые страшные мысли.
«Поджёг дом? Загорелись шторы? Взорвался телевизор?»
Рисовались жуткие картины. Она слышала только пульс в висках. Женщина увидела, что дым шёл из-за дома. На секунду ей полегчало, спина покрылась холодным потом. Тётя Маша поспешила к месту, где, по её мнению, всё и случилось. Выбежав в огород, она остановилась. То, что увидела женщина, немного успокоило её. В нескольких шагах полыхал яростным, слепящим, зловещим пламенем костёр.
Дым летел то в одну сторону, то в другую, то поглощал ветки рядом стоящей яблони, то уходил в открытое небо, подчиняясь воле ветра. Женщина перевела взгляд на фигуру рядом. Поодаль от огня, у корней дерева, на земле, сидел Михаил; он держал локти на согнутых в коленях ногах, голова покоилась на сложенных руках, кисти крест на крест обхватывали плечи. Стеклянным взором он сверлил дыру в буйном костре и ковырял ногтями ранки на пальцах.
-Мой мальчик, — тётя Маша подошла к юноше. – Пойдём, мой хороший. Пойдём спать. Уже поздно, ты очень устал.
Она потянула его за спину. Михаил повернул на женщину голову, его глаза будто оттаяли.
-Я не хочу спать.
Он встал, но не двигался.
-Пойдём, — женщина взяла юношу за руку, — пойдём, я тебя уложу. Надо спать. Откуда же силам взяться? Пойдём домой.
Она положила Михаила на кровать в его комнате и оттряхнула с рубашки пепел. Увидев на его руках кровоподтеки, она шмыгнула на кухню к аптечке. Тётя Маша знала, где всё лежит, ведь именно она сидела с Олесей до приезда молодого человека домой.
Соседка вытаскивала из кистей занозы и прижигала йодом царапины. Юноша иногда щурился от боли и дёргал руками.
«Спросить или нет насчёт кровати?» — размышляла тётя Маша.
Зайдя в дом, она сразу заметила перемену — главная комната опустела, не было на прежних местах испокон веков стоящей мебели.
«Всё же спрошу», — решила женщина.
-Миш, можешь мне не отвечать, — она подула на глубокую ранку, из которой ещё сочилась кровь, — ты поджёг кресло и кровать…. Зачем?
Юноша открыл глаза и теперь смотрел в белый потолок. Медленно он ответил:
-Так надо было. Я сжёг не мебель, я стёр горе из своей жизни. Теперь комната чистая, там нет смерти. Я сжёг смерть…
Тётя Маша странно вылупилась на него. Ей показались эти слова бредом. Изобразив на лице понимание, она кивнула и продолжила обрабатывать кожу. Михаил же считал свой поступок рациональным и логичным. Его голос не дрогнул, юноша говорил прямо и чётко, будто доказывал теорему по геометрии, стоя у школьной доски.
Замотав молодому человеку бинтом руки почти до локтя, женщина поднялась с кровати и попрощалась напоследок:
-Спокойной ночи, Миш. Я утром завтра зайду перед работой. Ничего не предпринимай, не обдумав.
Не расслышав ничего дальше первых слов, он лишь ответил:
-Спокойной ночи, спасибо.
Глаза Михаила медленно закрылись.
Соседка вышла во двор, взяла шланг, включила воду и зашагала к костру. Сильный напор долго воевал с дьявольским жаром. После продолжительной битвы огонь был потушен. С обгоревших досок на траву струились капли.
Рядом лежал брошенный в куст малины топор. Тётя Маша занесла его в кухню и положила в глубь нижнего ящика дубового комода, стоявшего в самом дальнем углу от входа, с металлическими ручками. Подойдя вновь к костру, она осмотрелась. Вроде всё было в порядке. Отходя от кучи тлеющих досок, Мария ощутила под ногами шелестящую ткань. Женщина подняла кусок грязной материи и встряхнула его. Она узнала куртку Миши. Тётя Маша тихо открыла входную дверь дома и повесила одежду на крючок. Рядом покоилась лёгкая, небесно-голубого оттенка ветровка Олеси. В ней она обычно появлялась на улице, когда выходила в огород или за ворота, чтобы поговорить с соседками. Тётя Маша горько вздохнула, сняла верхнюю одежду Олеси, бережно сложила вещицу и убрала её на верхнюю полку шкафа — там она была не заметна.
«Пусть всё уляжется, успокоится. Потом он сам найдёт. Потом ему будет легче на это реагировать», — размышляла тётя Маша.
Она вышла за порог и закрыла дверь. Ночь была холодной и злой. Вот-вот собирался дождь, ветер будто предупреждал об этом своим завыванием. Женщина медленно перебирала ногами, голова её кружилась от усталости. Несмотря на довольно ранний час, тётя Маша приказала всем своим домашним улечься спать, а сама, вымотавшаяся за весь день до потери пульса, повалилась на диван и, не раздеваясь, задремала.
Утром Михаил проснулся полностью обнулённый и опустошённый. Для чего ещё теперь жить? Он больше ни о чём не помнил, больше ни о чём не думал. Всё. Конец.
Дом был таким же пустым, как и всё внутри юноши. В голой комнате стоял лишь стол, на котором в грязных тарелках лежали заветренные бутерброды, пара стульев да покосившийся комод с вещами матери. На нём стоял магнитофон, купленный отцом за несколько лет до своей смерти. В последний раз именно мужчина включал его, когда танцевал с женой.
Михаилу так захотелось почувствовать присутствие своих родных, что он неспеша подключил аппарат к электричеству. Находится ли внутри диск или кассета, молодой человек об этом не подумал и сразу нажал на кнопку «пуск».
Гитарное интро. А далее слова:
«Yesterday, all my troubles seemed so far away
Вчера мне казалось, что мои проблемы ушли далеко,
Now it looks as though they’re here to stay
Но похоже, что они всё ещё здесь
Oh, I believe in yesterday
О, я верю во вчерашний день».
«Yesterday». The Beatles. Вот их последняя песня…
«Suddenly
Неожиданно
I’m not half the man I used to be
Я уже не тот, кем был раньше,
There’s a shadow hanging over me
Вот тень позади меня,
Oh, yesterday came suddenly
О, вчера наступило так внезапно».
Каждое слово задевало струны души, как пальцы Пола Маккартни[3] задевали струны гитары, и это ещё больше заставляло залиться слезами горечи. Вчера. Почти вчера. Всё было так хорошо. Все были рядом. Играла песня, поздно вечером мама и папа танцевали при свете приглушенного бра на середине комнаты, а Михаил наблюдал за ними из коридора, прислонившись головой к проёму, и улыбался. А они двигались аккуратно, неспешно, всё больше прижимаясь друг к другу. И на их лицах тоже лежала мягкая нежная улыбка… Под их ногами шуршал тёмно-бардовый ковёр, над чашками с крепким сладким чаем на столе поднимался пар. Мир собирался спать. А они танцевали…
Михаил сидел на стуле и смотрел в пустоту, представляя отца и мать, стоящими перед ним.
«Why she had to go, I don’t know
Почему она ушла?
She wouldn’t say
Она не сказала.
I said something wrong
Я сказал что-то не так…
Now I long for yesterday
Теперь я тоскую по вчерашнему дню».
«Почему она ушла? Почему они ушли? Почему я теперь до конца своей жизни буду один? А, казалось, вчера мы вместе сидели за этим столом и завтракали молочной рисовой кашей с бутербродами. Папа отхлёбывал из чашки сладкий кофе с высокой пеной, которая оставалась у него на усах, а мама клала на хлеб немного сливочного масла, а затем отправляла кусочек в рот. А я размазывал кашу по краям тарелки и делал вид, будто всё съел, чтобы потянуться к колбасе, которую папа покупал только по выходным и то очень немного. И я даже не думал, что когда-нибудь останусь навсегда одиноким…», — думал юноша.
«Я так хочу очутиться в прошлом. Я так хочу вернуться… Что мне нужно сделать, чтобы вернуться?»
Магнитофон замолчал, образы исчезли.
Юноша закрыл глаза, опёрся руками на колени и вздохнул. На тёмно-бардовый ковёр начали падать крупные капли.
[1] Цитри́н — разновидность минерала кварц, полудрагоценный камень, который имеет светло-лимонную, янтарно-медовую окраску
[2] Геле́ниум – род однолетних и многолетних травянистых растений семейства сложноцветные. Стебли в высоту достигают полутора метров, на каждом из них находятся цветочные корзинки
[3]Пол Маккартни — британский музыкант, мультиинструменталист, писатель, продюсер. Один из основателей группы The Beatles
