Помнишь, я сидела у тебя на коленях, а ты держал передо мной большую гитару? Я водила шариковой ручкой по струнам, а ты зажимал их на грифе. Я открывала для себя новый мир, полный дивных звуков, а ты вел меня за руку вперед. Туда, где вечно играет чудная музыка…

1 глава

Этот дом пахнет детством. Закройте глаза. Вспомните. Вот. Чувствуете? Это он. Тот самый запах.

Я шел по коридору и видел силуэты людей, которых нет. Каждый уголок насыщен их недавним дыханием, каждая вещица, каждая пылинка помнит их прикосновение. Нетронутую несколько лет чашку будто на днях поцеловали чьи-то губы, а непримятая, казалось, вечность, кровать словно намедни испытала на себе тяжесть теплого усталого тела. Здесь мелькали тени, громкий бас разлетался по кухне, кипел чайник, заваривался кофе, шумел телевизор… И было все это, точно… вчера…

Тут звучали голоса не только тех, кто тут жил. Стены этого дома слышали много других, но отнюдь не чужих речей. Они так часто разливались в воздухе, что стали сродни голосам хозяев. Все они соединялись в один поток звуков, струны дрожали от касаний пальцев. Катушка на бобиннике[1] наматывала пленку. Заканчивалась песня. А гитарист ставил другую бобину[2]. И снова дом и все его жители слушали аккорды…

Давно я не был здесь. Давно не вдыхал этот запах. Отвык. Совсем отвык. Когда долго где-то не бываешь, то забываешь его. И вот, спустя много-много лет, он кажется тебе будто бы новым. А в детстве ты его даже не ощущал. Потому что он был родным. Ты жил им. Он жил в тебе…

Дом встретил нас радушно, как всегда. Стены молчали, молчала и мебель. В зале было все как обычно. Платяной шкаф, прислонясь к стене, казалось, спал. Часы остановились. На полках лежал толстый слой пыли. Воздух застыл. В углу в чехле тихо-тихо стояла гитара.

— Женя, глянь, будто только вчера уехали, — донесся голос из соседней, детской комнаты.

Я поспешил за зов. Сестра стояла в проходе и жалась у входа в комнату, будто не хотела нарушать покой спящей обстановки. Я глянул по стенам. Старые обои, я любил водить по ним пальцем, соскребая маленькие кусочки. Ковер. Я и забыл, какие на нем были узоры. А раньше знал его наизусть. Дай мне лет в пять листок с ручкой, и я нарисовал бы его по памяти в мельчайших подробностях. Где какой цвет переходит в другой, где ромб или круг переходит в плавную линию, где цветок раскрывал свой мягкий бутон или еще сжимал лепестки, боясь холодного ветерка…

Но нам все-таки пришлось потревожить спокойствие дремлющего дома. Мы разложили вещи по своим местам. В моем старом шкафу пахло лекарствами и рассохшимся деревом. Скоро этим запахом пропитается моя рубашка и Лелин летний сарафан. А потом мы вернемся обратно, в дом, где сейчас обитаем и будем подносить одежду к носу и вдыхать этот терпкий запах и вспоминать… как когда-то так она пахла всегда…

Бывало, сидишь в школе на уроке, и так хочется домой, хоть срывайся в ту же минуту беги обратно. И вот смотришь на доску, затылки одноклассников и незаметно от учительницы и остальных утыкаешься носом в вязаный свитер, который впитал запах дома. Вдыхаешь и будто оказываешься в своей родной комнате…

Можно долго блуждать по дому и вспоминать…бесконечно долго… но надо же что-то делать…

В коридоре послышались шаги, в зал зашла мама.

— И шкаф продадим… хотя… кому он такой нужен?

Внутри будто что-то дрогнуло.

Я понимаю, надо. Надо. Но жалко. Но и надо…

— Можно забрать, — начал я.

— А кто его отсюда вытащит. Ты?

Я не хотел больше спорить. Зачем портить всем настроение? Зачем развевать флер уюта, которым я был проникнут с момента, как зашел в дом? Это лишнее…

Мы долго разбирали вещи из шкафа, пока не наступил вечер. Мы планировали забрать все нужное и ненужное, чтобы продать этот дом. Я вертел в руках книги, фигурки из фаянса[3], коробки с инструментами. Этим когда-то пользовался мой дедушка. Его руки держали этот молоток, этот сборник произведений Маршака, эту расписную матрешку. Как долго все это стояло и ждало этого дня.

После продолжительной работы мы все, как давным-давно, но уже в меньшем составе, собрались в зале. В темноте при слабом свете лампы пар от горячего чая был особенно притягательным. Маленькие ураганы белого дымка вырывались из кружки и растворялись в воздухе. Что-то магическое таилось в медленном танце ложки в объятиях фарфоровой[4], цвета слоновой кости, чашки.

Ночь опустилась совсем низко, и мы разбрелись по комнатам. Я лег, как король, один в детской. Мама и Леля расположились в спальне. Зал пустовал.

Я водил рукой по ковру. Глаза слипались, а в голову приходили все новые и новые воспоминания. Казалось, что я все забыл, начал жизнь с чистого листа. А все это время прошлое сидело глубоко во мне и дремало. И вот оно проснулось и теперь не давало спать…

Немного полежав, я решил завернуться в одеяло и уткнуться в подушку, чтобы ни один поток света, будь то взгляд луны или включенного бра в коридоре, не коснулся моего глаза. Я сомкнул веки. И… выдохнул… погружаясь, как я думал, в сон, развевая все картинки в голове и отпуская все мысли, я… услышал… очень отчетливо услышал, как из соседней комнаты доносятся звуки гитары… сначала тихо, а потом громче, громче. Через время они стали такими отчетливыми, что я даже узнал песню… Я много раз ее слышал… Ее часто играл на гитаре… мой дедушка… Это была наша песня…

Надо отбросить все мысли и спать! Надо спать! Надо спать… Или я уже сплю? Да, я сплю… Я сплю… И это мне снится… Странно, даже во сне я слышу ее, даже во сне я чувствую, что ОН рядом… Даже сон пропах этим терпким запахом. Даже в сон проникла тоска по прошлому. Даже сон зазвучал так, как звучала когда-то эта песня…

2 глава

Я проснулся поздно, будто после снотворного. Почти всю ночь ворочался, в голове роились воспоминания, но я не мог понять, о чем они были…

Все было как прежде, как давным-давно. Даже солнце светило в окно как-то по-старому. Я глянул на ковер. Сколько раз я утопал в нем, сколько бесчисленных лабиринтов находил в, казалось бы, простых линиях.

Один я залежался допоздна. Мысли все еще вертелись вокруг таинственной музыки, появившейся из неоткуда. Я лежал и успокаивал себя тем, что мне это приснилось.

Мама и сестра, как я понял, встали намного раньше меня и уже звенели посудой на кухне.

— Ты будешь вставать? Уже поздно, — крикнула мама через весь дом.

— Да, уже… уже встаю…сейчас…

Упорхнули воспоминания, исчезла иллюзия. Я встал, наспех набросил брюки и пробежал по коридору. Под ногами поскрипывал пол. Полоска зеленого ковра, будто тропинка, вела меня в главную комнату, где все меня ждали.

Когда я зашел в зал, то заметил, что будто что-то нереальное произошло в комнате, хотя все осталось на своем месте со вчерашнего дня. Ничего не поменялось, но мне показалось, что ВСЕ будто бы обновилось. ВСЕ было другим.

С кухни доносился запах омлета со вчерашними котлетами и какао.

Мы всегда ели в зале. Раньше там на тумбочке стоял телевизор; большой раскладной стол, за которым мы все могли поместиться, был расположен посередине комнаты на огромном бордовом ковре. Сейчас же на месте стола «Бабочки»[5] стоял маленький столик, который мы принесли вчера из летней кухни. В ней дедушка летом жарил нам картошку, пек пирожки, варил вкусный и ароматный овощной суп. Помню, как я бегал вокруг, пока деда не даст мне кусок моркови, которую он натирал на терке. Только тогда я садился рядом на край стула, грыз сочный ярко-оранжевый корнеплод и смотрел, как морковь, словно по волшебству, уменьшается в его руках и превращается в горку тоненьких полосок.

Сейчас летняя кухня пустовала. Кухня в доме слишком маленькая и узкая: получается только зайти в ней и сразу выйти.

К моему появлению стол был уже почти накрыт. Плотная узорчатая клеенка с изображенными на ней апельсинами, блюдца с розовыми цветами, чашки с золотой каемкой… Все, как прежде…

— Дедушка называл такой омлет «пищей богов», — заметила Леля, ставя около моего стула тарелку.

Я никогда не любил это блюдо, но сейчас мне как никогда захотелось позавтракать именно им.

Я почувствовал этот вкус и обмер. Будто другими глазами взглянул на жизнь, на то, что меня окружало. Все вокруг замедлилось, а картинки из памяти завертелись в сознании. Я поднес к губам старую чашку со сладким чаем и отпил немного, едва касаясь краешка, чтобы не обжечься. Кипяток подействовал бодряще. Я постарался сосредоточиться на насущных проблемах, отпустив ненадолго мысли о сне.

Весь день мы разбирали старые вещи, нетронутые с давних пор. На этот раз нам попадались сервизы, которые стояли годы, десятки лет и ждали своего часа в надежде на то, что из чашек кто-то выпьет ароматный чай или кофе, а на тарелку положат кусок свежеиспеченного пирога. Ветхие книги, давно не видевшие света, но не смиряющиеся с жизнью в темноте, наконец почувствовали тепло человеческих рук. Все вещи, после недолгого рассматривания, ложились в коробки, одна на другую. Не думаю, что кто-то из нас выпьет хоть из одной чашки что-нибудь или откроет и так еле живую книгу. Эти вещи — те же люди, которые все откладывали свою жизнь, думая, что все на свете успеют сделать…

И все равно внутреннее чувство не давало окрепнуть мысли, что все так давно было. Но зоркий глаз все замечал. Все стояло и ждало этой секунды, чтобы ненадолго ожить, а потом вновь погрузиться в сон. Лишь одна вещь казалась живой. Она смотрена на меня из-за угла. Это была… гитара…

Она стояла в закрытом чехле… в закрытом бархатном чехле… Я видел на фотографиях дедушки, где он, как я сейчас, юный и зеленый, без густых усов и многолетнего опыта, и у него раньше было много гитар… Но я помню только одну… Ту, что стояла и притягивала мой взор…

— Ну что ты уткнулся в этот угол? – ругалась мама. – Принеси лучше с кухни ножницы. Или нет, — она зашагала прочь из комнаты, — ты не знаешь, где лежит. Лучше начинай разбирать внизу.

Я с мамой работал в зале, Леля – в спальне. Сестра то и дело приносила нам какие-то памятные вещицы. На маму это не производило никакого впечатления. Она только манерно закатывала глаза и просила не отвлекать ее от работы.

— Положи на стол, Лель. Я потом посмотрю, — кивал сестре я, забирая на себя часть маминого гнева.

— Смотри, не вырони графин. Упадет на ногу, костей не соберем, — продолжала мама.

Я всегда был трепетен к вещам, хранил их как что-то бесценное. Мама высмеивала мое собирательство и не мирилась с, по ее мнению, «хламом». Леля же не могла выбрать, за кого ей вступаться в наших частых спорах. С одной стороны, ей хотелось сделать так, чтобы маме понравилось ее участие, ее мысли, совпадающие с мыслями, как повторялось не раз, самыми верными, с другой, чтобы не обидеть меня. Порой она выбирала последний путь, и тогда мне становилось легче, а порой отдавала предпочтение маминому мнению и делала тем самым только больнее…

С перерывами на еду и непродолжительный отдых мы разобрались почти со всей комнатой. Вечером мы опять собрались в зале на ужин, проходящий на этот раз под говорливое радио. Мы нашли его в шкафу на верхней полке среди банок, наполненных гайками и гвоздями, в которых некогда был растворимый кофе. Радио, оказывается, еще работало.

— 21:30 в Москве…, — оповещало Радио «Маяк»[6].

Все время на меня смотрела из-за угла гитара, а я всеми силами старался отогнать от себя мысли о ней. Это просто гитара…

Ночь пришла слишком быстро. Так быстро, что мне было от этого не по себе. После ужина мы сразу разошлись по комнатам. Находясь в кромешной темноте, я испытал дежавю[7]. Как и вчера я гладил нити на ковре, как и вчера качал ногой, свисающей с кровати. Казалось, что так же и дышал… Все, как вчера… Лишь только я начал засыпать, с каждой секундой все меньше и меньше думая о гитаре… как вдруг… Опять… Опять она… И та же самая мелодия… Два одинаковых сна подряд… Я не мог поверить… Да и не сплю я вовсе!

Я хотел вскочить с кровати, но не смог. Да, мне было страшно. Страшно. Да и будить всех не хочется. Может, мне одному это чудится? Я сошел с ума…

Это на меня влияет дом… Все в порядке… Просто надо спать… А песня меня успокоит… Надо спать… Надо представить, что это дедушка играет ее для меня… Чтобы я быстрее заснул…

Но это сделать у меня вышло только где-то через полчаса. Я погрузился в сон с мыслью о том, что если завтра история повторится, то я постараюсь осторожно прокрасться в зал…

3 глава

В этот раз я проснулся еще позже: голова до отказа была забита мыслями, которые я никак не мог отпустить всю ночь.

Перед глазами была все та же обстановка, которую я видел каждое утро в детстве. Сейчас она начала даже надоедать. А раньше я фантазировал, видел что-то новое в узорах обоев или складках тюли. Все осталось как прежде. А я вырос.

Вновь меня позвала мать, вновь я оделся, вновь покинул комнату. Все, как и вчера. Опять мы сели за стол завтракать. И опять на меня смотрела гитара. Пристально и молча. Холод пробегал по спине. Я вздрагивал, каждый раз проглатывая горячий кофе, и щурился. Сплошной день сурка…

— Жень, все нормально? – спросила мама.

Я поднял на нее глаза и виновато покосился на гитару.

— Да, не выспался…

— Ого, не выспался, — оборвала меня она, — ложиться раньше надо.

Я не стал спорить, а лишь поднес в очередной раз чашку к губам.

— Я почти разобрала шкаф в спальне, — начала Леля, — остались ящики в столе и полки на стене.

С утра я заметил, как тихо ведет себя сестра. Обычно она много разговаривала со мной и мамой, рассказывала истории из детства. Сегодня ее будто что-то сдерживало. Я не стал расспрашивать. Леля всегда сама начинала говорить о том, что думает.

Опять почти весь день был занят перекладыванием вещей из шкафов и комодов в коробки. Оставалось немного работы в зале. Леля уже заканчивала разбираться в спальне. После обеда было решено отдохнуть, а завтра вновь продолжить.

Мама ушла в магазин, а я сидел с сестрой за столом и ковырял во рту зубочисткой. Я ждал, пока она уйдет, чтобы осмотреть гитару. Но, как назло, Леля и не думала куда-то спешить.

— Слушай, Жень! – воскликнула внезапно она. – Как же я забыла! Я же кое-что нашла!

Леля вскочила и убежала в спальню. Может, это «кое-что» ее и тревожило?

Через секунду она уже оказалась в зале со стопкой больших тетрадей.

— Вот, это дедушкино. Нашла в столе.

Я открыл верхнюю и вгляделся. Аккорды, написанные в строчку, пометки, которые я не мог разобрать, а под ними слова песен. Помню, что эти труды были чем-то неприкасаемым для всех, кроме дедушки, чем-то магическим и таинственным… А когда деда начинал играть, казалось, что он открывал новую вселенную и брал нас с собой. Эти тетради – настоящий клад…

***

Я совсем маленький лежу на кровати в детской и жую карамельную конфету. Из зала доносятся голоса людей. К дедушке пришли его давние друзья. Они все вместе громко играют на гитарах и поют.

— Кость, не бери так высоко. И плавнее, не держи ее так грубо, — советует деда.

Один из товарищей взял с собой сына, который хочет тоже научиться играть.

Я, дожевав все конфеты, прихожу в зал и сажусь с ними рядом на диване. Даже показываю, как умею лабать[8] на дедушкиной гитаре.

— Ну вот, Женька, продолжишь дело деда, — говорит пожилой седой мужчина и курит, сбрасывая пепел на блюдце.

А когда деда берет у меня гитару, я, уже лежа, листаю тетради с аккордами и иногда объясняю Косте, которого считаю своим учеником, потому что, как я думаю, сам знаю больше, чем он.

***

Я листал тетради, разглядывал знаки и понимал, как много я забыл с тех пор.

— Ого, я раньше даже немного понимал это…

Леля вся искрилась, глаза бегали от тетради ко мне. Но она продолжала молчать как ни в чем не бывало. Было в ее взгляде что-то тревожное, что вот-вот выпрыгнет наружу. Но оно продолжало таиться внутри.

Я поднес страницы к носу и вдохнул.

— Даже все еще пахнут, как он, одеколоном и сигаретами…, — сказал я. – Надо это отложить и не выбрасывать.

Я унес стопку в детскую комнату и положил под подушку, чтобы мама не убрала в коробку. В таком случае я бы переворошил все вещи, чтобы найти заветные тетради, и прибавил нам всем еще работы.

Когда я вернулся в зал, сестры уже не было: она вышла на улицу. На меня все так же пристально глядела гитара. Обычная гитара, никем не тронутая. Я взял ее в руки и снял чехол. Гитара блестела, как новенькая. Я повертел ее в руках, пару раз провел по струнам. Да, она многое повидала. Я осторожно положил ее в чехол и поставил обратно в угол. Когда отошел, то опять почувствовал напряжение. Я не выдержал и вышел из дома.

Но и на улице было не спокойнее. Создавалось ощущение, будто за мной наблюдают чьи-то глаза. Я не понимал, почему так происходит. Прогулка по огороду не помогла унять дрожь в ногах.

Я обошел дом вокруг, минуя баню и вереницу из яблонь и груш. Просто много воспоминаний на мою впечатлительную голову свалилось. Надо просто подышать… И станет легче…

Так и произошло. Я постарался отвлечься на природу. За забором редко проезжали машины. В детстве я всегда любил представлять, кто куда едет, какой у кого дом, какая мебель стоит в нем, кто там еще живет, есть ли во дворе собачья будка. Так и сейчас я попробовал представить, куда спешит водитель большого желтого камаза[9].

Однако, начинало темнеть и мы все вернулись внутрь.

Вечер прошел еще в большей тревоге. Я боялся ночи. Честно. Боялся… Но мне нужно держаться. Какой я мужчина, если боюсь…

Я старался отвлечься от мыслей чисткой сваренного в мундирах картофеля, но в голове уже начинала играть та песня. Мама громко о чем-то говорила, я не обращал внимания. Леля стояла рядом с ней и молча резала помидоры.

Ужин. Магнитофон. Радио «Маяк». Детская. Кровать. Тетради с песнями. Ковер. Тишина.

Страх.

Тишина.

Страх…

Тишина?

Все спало. Ничего не слышно. Наконец-то. Я уж подумал, что схожу с ума. Весь день бегал, как больной, от гитары.

Я выдохнул и положил руки под голову. Тишина. Наконец-то сон. Сон в тишине. В тишине. Как хорошо, что…

Что? Что это? Опять?

Вновь я услышал все те же звуки… Нет, не может быть… Абсурд. Мне уже совсем не смешно…

Нет уж. Надо доказать себе, что это только кажется. Мне кажется. Мне. Кажется…

Я собрал всю волю в кулак и встал с кровати. От резкого рывка закружилась голова. Я оттолкнулся одной рукой от стены, а другой от стола и вышел в коридор. Мелодия все громче и громче. Она была повсюду: у меня в голове, в каждом уголке, за стенами дома.

Все внутри заледенело. Сердце будто остановилось. Я проглотил комок в горле.

Надо открыть дверь, и все будет кончено. Просто открой эту дверь. Открой. Эту. Дверь…

Я зажмурился от страха и дернул ручку на себя. Петли заскрипели и вмиг смолкли. Немного отдышавшись, я глянул впереди себя и не поверил глазам. Я остолбенел. В ушах загудело. Все тело покрылось судорогами…

На диване сидел дедушка и водил рукой по струнам…

4 глава

Я не знал, что сказать. Даже вдохнуть не получалось. Я зажмурился и тут же распахнул глаза. Ничего не изменилось… Лишь мелодия прекратилась…

— Деда…, — все, на что меня хватило.

Его глаза заискрились, он отложил гитару и хотел уже встать с дивана, но не смог. Что-то притянуло его обратно.

— Женька!

Дедушка мягко улыбнулся своими седыми усами.

— Ну вот, я тебя разбудил…

Я хотел сделать шаг навстречу, но продолжал стоять, будто погряз ногами в бетоне.

— Я не спал.

Я сошел с ума. Нет, я сплю.

— А ты слышал, что я играю?

Мне так хотелось, чтобы это было правдой… Я согласен даже на то, чтобы меня отправили к душевнобольным.

— Да…

Он опять улыбнулся.

— А я нет…

Я продолжал смотреть на него. Я помнил его всегда таким, каким видел его сейчас. В вязанной, надетой на тонкий свитер безрукавке с незатейливым узором, шерстяных черных штанах и серых плотных носках… С зачесанными набок седыми волосами… с гладко выбритыми щеками и подбородком…

Он немного подвинулся и поманил меня рукой.

— Садись, Жень. Я не могу подойти…

Ноги сами понесли меня вперед. Плевать на здравый смысл! Плевать! Я хочу побыть с ним! Хочу, и точка!

Я опустился рядом молча, все еще пребывая в растерянности и боясь спугнуть иллюзию, растворить образ в прозрачном воздухе. Но через минуту не выдержал и бросился к деду на шею. И зарыдал. Очень громко. Мне было все равно, услышит ли меня кто-то или нет. Мне было все равно. Я рыдал, думая, что станет легче. Но сердцу становилось только больнее.

— Ну все, все, — успокаивал он, — все хорошо. Я здесь. Слышишь?

Я молча кивнул, роняя на его плечо крупные горячие слезы.

— Ну все. А то я тоже буду плакать.

Я сглотнул, вытер рукой лицо и посмотрел на дедушку.

— Почему ты тут? – был мой первый вопрос.

— Я… Как тебе сказать? Я тут всегда был… Всегда, с того дня…

Он взял меня за плечи и начал рассматривать мое заплаканное и распухшее от слез лицо. От его прикосновений я вздрогнул, еще сильнее кольнуло в душе.

— Как изменился, глянь, – приговаривал он. – Дай хоть посмотрю на тебя… Я так давно тебя не видел…

Затем он взял в руки гитару и начал играть.

— Ты был тут в тот день, когда мы в последний раз виделись. Помнишь?

Я помнил очень мало: так давно это было.

— Немного…

— Помнишь… Нет. Ты сам все вспомнишь. Не хочу на тебя нажимать… Как и тогда…

Мелодия разлилась по комнате.

— Расскажи мне, как ты, что ты, — просил он.

Но я молчал, боялся заговорить и все думал… Что я должен был вспомнить? Неужели забыл? Не мог забыть. Точно не мог…

Я слушал музыку и старался освежить что-либо в памяти. В голову лезло много чего, но ведь что-то я упускал…

Мы долго сидели рядом, и я слушал, как дедушка играет на гитаре, которая эти последние дни на меня глядела из-за угла.

— Ты вспомнишь, — заговорил он, когда доиграл очередную композицию. – Иди спать… И знай… ты не сошел с ума…

Я не помню, как оказался в кровати. Не помню, как заснул. Помню лишь, как на прощанье, выходя из комнаты, спросил:

— Деда, а ты будешь тут завтра, когда я приду?

На это он лишь молча кивнул и улыбнулся седыми усами.

5 глава

Сон то был или нет, но я хотел верить, что нет. Я видел его. Я слышал его. Я прикасался к нему. Это не может быть галлюцинацией. Но… что я должен вспомнить? Что?..

Только на утро я понял, что не использовал случая и не поговорил с дедушкой. Молчал, думал зачем-то… А зачем? Кто знает, может, второго шанса не будет…

За завтраком на Леле не было лица, она была бледная и тревожная.

— Да что с вами обоими происходит, понять не могу? – возмущалась мама.

Но мы молчали. Каждый думал о своем и не хотел раскрывать секрет… Я чувствовал себя ужасно, стараясь зацепиться за каждое воспоминание, чтобы ответить на вопрос «что я забыл?».

Весь день был потрачен на детскую. В ней уже не было ничего интересного. Я жил в ней почти все детство. Родители много работали и оставляли меня всегда с дедушкой. Это была моя комната. Даже когда родилась Леля, она оставалась моей. И до сих пор она моя…

Детская была битком набита игрушками и прочей мелочью. Как, собственно, и сейчас. Когда дедушка умер, я увез отсюда почти все. Но что-то все равно осталось. Со всеми этими вещами было связано много воспоминаний. Но все было не то, я чувствовал это. Я перекладывал с места на место набитых пухом щенков и котят, коробки с пазлами и ни на чем мой взгляд не задерживался дольше нескольких секунд. Все не то. Все не то…

Я искал ответ весь день… в доме… на улице… Трогал предметы, вдыхал запахи, слушал звуки… Ничего… Совершенно… Что так сильно меня потрясло когда-то, что заставило меня это забыть?

На улице было как всегда тихо. Я прогулялся от дома до небольшого магазина и обратно. Мы часто с дедушкой ходили одной и той же дорогой, по одной и той же тропинке. Мимо домов и дворов, старых деревянных заборов и детских площадок. Но ничего мне не вспомнилось такого, про что я бы с уверенностью сказал «да, это именно то». С ничем я оказался вновь в своей комнате.

Вечер я решил скоротать, перебрав коробку со старыми кассетами. Я оставил их здесь, потому что мама на день рождения подарила мне новенький DVD-проигрыватель. В доме родителей я смотрел фильмы и мультфильмы на дисках, пахнущих как-то по-другому. От безысходности я безэмоционально вертел кассеты в руках, рассматривая разноцветные обветшалые обложки… Их было много. А раньше было еще больше… Прошло порядка получаса как я добрался до дна. Там лежала еще одна кассета. Я потянулся к ней. Да. Точно. Этот фильм мы любили смотреть с дедушкой… Он старый, про ковбоев… Стоп…

Я помню… Помню…

***

Поздний вечер. Дедушка лежит в кровати, завернувшись в одеяло. Я сижу в кресле рядом. На экране погоня, перестрелка, всадники несутся на лошадях. Мама спит в спальне, а Леля в детской. Им не мешает…

Я почти сплю, но все же хочу досмотреть фильм до конца, хотя знаю его наизусть…

— Выключай, Жень. Поздно уже, — хрипит деда.

— Нет, давай досмотрим…

— Женя. Выключи. Иди спать. Завтра утром в школу. Не выспишься.

Он выглядит даже немного угрожающе долю секунды, но когда я слушаюсь его и выключаю телевизор, то смотрит мягко, как всегда.

— Можно тогда я просто посижу?

Помолчав, он отвечает:

— Нет.

Я встаю с кресла, направляюсь к двери и только собираюсь сказать «спокойной ночи», как деда опережает меня:

— Жень… Иди сюда.

Я мигом подскакиваю к нему, сажусь обратно в кресло и наивно моргаю.

— Жень. Я сейчас буду спать. Долго спать. Ты не пугайся.

— Сейчас? Прямо сейчас? – начинаю вопить я.

Он моргает, соглашается.

— Но ты говорил, что передумал! Ты неделю назад говорил!

— Не кричи, не буди девочек.

— Ты обещал мне! – уже шепотом говорю я и плачу.

— Я уже ничего не могу поделать… Все… хорошо…

— Нет. Не оставляй меня…

Я тру лицо, мои щеки горят.

— Не надо, а то я тоже буду плакать…

Я молчу и не слушаюсь.

— Жень, возьми гитару…

— Что?

Я смотрю на него и не понимаю ничего.

— Возьми ее.

Я иду к углу и возвращаюсь к дедушке с гитарой в руках.

— Помнишь нашу песню?

— Немного.

— Сыграй мне ее…

Я молчу и ничего не делаю. Он смотрит на меня и ждет.

— Ну, почему ты не играешь?

— Не хочу…

— Почему?

— Ты умрешь, а я останусь один. С этой гитарой… И с этой песней…

Я ничего не могу сделать. Ничего. Зачем еще это?

— Пожалуйста.

Горячие слезы текут ручьем по подбородку, тоска и боль давят на сердце, но я уверенно и обдуманно отвечаю:

— Нет…

***

Что-то кольнуло внутри, я обхватил голову руками и зарыдал. Как тогда…

Вот, что я забыл. Такое важное. Самое важное. Свою ошибку… Я обидел его… Обидел, сам того не осознавая…

И даже в такой момент я думал не о нем, а о себе…

Это был последний наш разговор. Я больше не видел дедушку. Дальше – все как в тумане, не разобрать ничего… Все стерлось…

Я вспомнил… Но этого мало… Я должен что-то сделать… Но что?

Ох, что деда сегодня ночью мне скажет? Простит ли он меня?..

Приняв перед сном таблетку от головной боли, я лег в кровать в ожидании первых аккордов мелодии.

За окном ревел ветер. Как у меня в душе. Я не знал, что сказать ему. А нужно ли что-то говорить? Надо делать…

Вихрь не прекращался. Ветки были в стекло. А я лежал и ждал, водя рукой по ковру на стене. Сердце стучало очень часто. Я отбросил тонкое одеяло в сторону. Все тело горело.

И вот, спустя некоторое время, я услышал знакомые звуки. Я оттолкнулся от стены, надел тапки и неслышно вышел в коридор. Будь, что будет…

Луна смотрела в окно, а свет от нее будто прогонял меня, заставляя зайти в зал. Я стоял перед дверью и переминался с ноги на ногу.

Будь, что будет. Я повернул дверную ручку и показался в комнате…

Дедушка так же, как и вчера, сидел на диване, держа в руках гитару…

6 глава

— Деда…

Я бросился к нему и заплакал. Он не оттолкнул, а обнял меня и заговорил сквозь слезы:

— Ну ладно, ладно. Я не сержусь. Ты боялся. Я тоже тогда боялся. Я напугал тебя. Прости ты меня. Но все будет хорошо.

— И ты меня прости.

— Хорошо. Слышишь меня? Все хорошо. Прости, что напомнил тебе вчера об этом. Ляпнул и не подумал… А потом жалел…

Мы сидели так, как мне казалось, очень долго. Когда я отпрянул, то спросил:

— Почему ты всегда здесь?

— Мне кажется, что я всегда здесь был. Как меня сюда положили, так и остался на этом диване. Что-то меня держит. Я прикован. И я не вижу ничего, что за пределами этой комнатки. Не слышу вас, если вы не в ней. И даже не слышу гитару. Не слышу музыку.

— Но что тебя держит?

— Не знаю сам.

— А как ты тогда играешь?

— Я знаю наизусть все, что у меня записано в тетрадях… Не выбрасывай их…

Я кивнул. Как бы я мог так поступить?

— И каждую ночь так?

— Да…

Так ныло и болело внутри. Как это исправить?

— Я хотел видеть вас, — начал дедушка, — но не мог. Я хотел слышать ваши голоса, но не слышал ничего, пока вы не приехали. Даже моя гитара не поет для меня… Я каждую ночь играю в надежде, что услышу ее… Но ничего нет… Я всегда здесь… Вы уедете, и я снова останусь один…

Я понял. Понял, почему он тут. И его должен спасти я. Только я.

Я должен сыграть ту самую песню.

— Деда, я понял…

Он повернул ко мне голову.

— Я должен сыграть и спеть нашу песню…, — поделился я. – Только… я не помню, как…

Я хорошо играл на гитаре всегда, с самого раннего детства, однако многое забыл. Но я успокаивал себя мыслью, что, если надо, руки вспомнят, как и что делать.

Дедушка схватил гитару и с серьезным лицом начал объяснять мне аккорды.

— Вот тут зажимаешь, а тут проводишь… Это аккорд F. А потом тут, тремя пальцами, Em7, и вот так, A7…

Когда речь заходила о музыке, дедушка всегда входил в кураж, забывал обо всем, что творилось вокруг. Я следил за его руками и не мог надивиться. Так резво и быстро. Это казалось очень легко повторить. Но когда я брал в руки гитару, то все мешалось в кучу.

— Нет, палец не туда. Вот сюда. Указательный на первую струну первого лада… А средний вот сюда. И про безымянный не забывай. Да. На вторую третьего лада его. Это Dm аккорд.

И дедушка брал и передвигал мой палец на нужное место.

— Посмотри еще у меня в тетрадях. Там все расписано…

Я не мог поверить, что это можно играть наизусть. Дедушка был сверхчеловеком.

Всю ночь мы бились, но у меня мало что выходило. Пальцы совсем окоченели от долгой разлуки со струнами. Но что-то все-таки вышло. Заснул я на диване в обнимку с гитарой.

Солнце встало рано. Так же рано встала и мама.

Скрипнула дверь, и в проеме показалась заспанная женская фигура в бежевой ночной сорочке.

— Ого, ну понятно в кого ты. И ночью с ней теперь. А то слышу среди ночи, брынчит что-то. Ну, думаю, ладно, если душа уж просит…

Я не стал ложиться снова, хотя потом пожалел об этом: целый день был вялый и уставший: всю ночь почти не спал.

Быстрее покончив с делами и уборкой, я взялся за гитару. Открыв дедушкины рукописи и сайты для новичков, играл на улице, чтобы не тревожить маму и Лелю.

Сестра отреагировала на мое увлечение молча, хотя раньше бы отвлекала миллионными вопросами, как сыграть то или это. Странно. Молчит. Буду молчать и я.

— Женя! — кричала мама через окно мне во двор. -Ты помнишь, что мы послезавтра уезжаем? Давай заканчивай со своей балалайкой и уложи последнее.

— Хорошо! – отвечал я.

Мне придется ускориться, чтобы успеть.

Весь день я провел в детской комнате наедине с гитарой, проигрывая вновь и вновь сначала короткие отрезки, затем все длиннее и длиннее.

Очень быстро пришел вечер, а затем опустилась ночь. Мама и Леля слушали радио, а я все еще продолжал сидеть и играть. Прохладный ветерок освежал, однако сон все равно хотел победить. Но я не мог поддаться ему. Дедушка будет ждать меня.

Вновь все, как и вчера. Теперь ветер не мешал мне. Всю ночь за окном было тихо. Лишь соседская овчарка выла из своей будки.

Лишь услышав голос дедушки, я поспешил в зал с гитарой.

— Получается? – спросил он.

— Да, я почти готов. Завтра немного еще прогоню только…

— Умница! Моя умница!

Я сел на диван и положил гитару между нами. Дедушка похлопал меня по плечу одной рукой, а другой провел по струнам.

— Когда ты играешь, я кое-что слышу. И почему-то как-то глухо, не точно… Тихими отрезками…

— Может, я должен быть в каком-то определенном месте? Давай я буду искать его сейчас?

Я вскочил с дивана и схватил гитару.

— Может, сейчас и сыграю…

— Стой, не спеши.

Я повернулся.

— Давай поговорим, посидим… Я знаю, что ты все сможешь…

— Давай…, — я вновь сел. — А что случится, если сейчас?

— Возможно… меня больше тут не будет…

— Ты уйдешь навсегда?

— Навсегда…

Я опустил голову. Глаза опять наполнились слезами.

— Понимаешь, я думаю, что именно это меня и держало. Я не услышал ее тогда…

Я все прекрасно понимал…

— Но зато мне будет легче, — продолжал уверенно и оптимистично он. — Я буду видеть вас всех всегда. Я буду слышать вас… Я вырвусь отсюда… и буду всегда с вами…

Капли с подбородка тихо капали на пол. Я шмыгал носом и ковырял пальцем гриф[10].

Мы говорили очень долго. Я рассказывал много всего о себе, о Леле, о маме. Мы что-то вспоминали, смеялись сквозь слезы. Так же долго и нелегко прощались.

— Не забывай никогда. Помни…, — повторял дедушка.

А я кивал, уткнувшись ему в плечо, чтобы не расстраивать деду.

Я снова заснул на диване, весь красный и мокрый от слез. Из-за усталости не мог даже встать и дойти до детской. Тоска и отчаяние прибавляли тяжести телу.

Засыпая, я не переставал думать. Какое же место выбрать? С ним должно быть связано много воспоминаний. Где он любил бывать, играть? Я чувствовал, что где-то недалеко. Буду искать завтра. Если надо, то все утро. Если надо, то весь день. Всю жизнь…

7 глава

Весь следующий день мы отдыхали от работы, позволив себе спокойно смотреть на пустые полки. Чтобы убить время, мы гуляли по улицам в поисках воспоминаний. А я использовал это с пользой. Пока мама с Лелей шли впереди, я, отстав на несколько шагов, постоянно оглядывался, всматривался в дома, в лица проходящих мимо людей и старался уловить хоть что-нибудь…

Ничего…

Но я должен сегодня найти. Я не могу позволить себе, чтобы дедушка страдал еще дольше.

Ничего…

Мы вернулись к вечеру домой, лишь только ночь стала наступать.

Опустошенный и уставший я взял из детской гитару, вышел во двор и упал на лавку под окнами дома. Леля и мама остались внутри готовить ужин.

Я смотрел на клумбы с лилейниками и ирисами и водил рукой по струнам, повторяя мелодию и проговаривая слова шепотом… Головки цветков трепетали от прохладного ветерка, будто кивали в такт. И вдруг…

***

Лето. Сильно палит солнце. Я сижу на лавке и щурюсь. И смотрю на клумбу. Чешусь. У меня ветрянка. Я сплошь покрыт зелеными точками.

Из дома выходит деда с гитарой в руках.

— Ну как, Жень? Сильно чешется?

— Сильно, деда.

— Ты только смотри, не чеши.

Он садится рядом.

— Очень хочется. Что делать?

— Ничего… Давай я отвлеку тебя, и ты забудешь?

Дедушка начинает играть нашу песню…

Я проникаюсь каждым звуком, каждым словом и начинаю подпевать ему. На ломанном английском, смешивая все буквы, меняя их местами…

Деда играет, качает головой и одной ногой и смотрит на меня…

***

Да! Это здесь! Весь этот день того стоил!

Помню, как сидел с недовольным лицом, думая, что ветрянка – самая ужасная болезнь. Как же я ошибался… Деда старался поддержать меня всегда. Даже когда знал, что болеет сам…

Это было летом…  А через полгода он ушел…

Он любил тут сидеть и петь поздним вечером и ночью. Я слушал его, когда засыпал, тихо подпевая выученные слова, которые ложились на мой детский слух совсем по-другому. Я пел на каком-то выдуманном языке… Но мне тогда казалось, что именно так певец и поет …

Я крепко сжал гитару. Вот сейчас…

Зажать тут. Вот так. Поехали… Как он учил…

Я провел пальцами по струнам, гитара ответила мне до боли знакомыми звуками. Я начал петь…

Слова проходили сквозь душу и разлетались повсюду. Было больно. Но в то же время так хорошо.

Слезы стекали по щекам и шее. Петь было сложно, но я не отступал. Руки будто сами играли, я даже не задумывался над тем, как это делать. Мелодия медленно струилась, как извилистая река.

— Я слышу!

Сквозь свой голос и голос гитары я различил слова дедушки.

— Я слышу!

Его фигура предстала передо мной. Будто живой человек стоял, смотрел на меня и улыбался усами. А потом растворился, все еще повторяя:

— Я слышу!..

А я не переставал играть и петь. Эхом в голове отдавался его голос. Он подпевал мне…

Лицо горело от слез, а сердце сжималось…

Я в последний раз провел по струнам. Вокруг воцарилась гробовая тишина. Темная ночь правила миром. Я прижался к гитаре и зарыдал… Было тяжело. Очень тяжело отпускать. Но и одновременно с этим и легко. Он теперь слышит нас… Он теперь видит нас…

За стеной кто-то прошел. Из дома вышла Леля в наспех наброшенной куртке.

— Все, я не могу больше молчать…

Ее лицо было все в слезах, как и мое.

— Что случилось? – спросил я.

— Я не хотела говорить при маме… В общем… И тебе не хотела говорить… Ты не думай, я не сумасшедшая… Но когда ты сейчас запел, то просто не смогла промолчать…

— Ты что-нибудь слышала?

Она кивнула.

— Ночью?

Вновь кивок.

— Ты же знаешь, что то был не я?

— Знаю… Это был дедушка…

— Я его видел…

— Да?

— Да…

Она посмотрела мне в глаза, будто не веря моим словам. Леля всегда точно определяла, врет ли ей кто-то или нет.

— Я думала, что мне это снится. Я не хотела будить маму. Да и боялась… Все старалась убедить себя, что это не по-настоящему, что так дом влияет, — она оперлась головой на мое плечо. — Я помню, что это ваша любимая песня… С самой первой нашей ночи здесь я слышала ее…

— А меня ты слышала?

— Ничего кроме мелодии… Три дня подряд… Только ее…

Я молча старался прийти в себя.

— Я говорил с ним…

— Я не слышала, но… я тебе верю…

Эти слова сняли с сердца боль и очистили душу. Их я так хотел услышать все это время…

Я вновь провел пальцами по струнам и запел. Леля, смахивая слезы с глаз, подпевала мне своим тихим голосом…

Это наша последняя ночь здесь. На следующий день я упаковал гитару и тетради. Это единственные вещи, которые я заберу с собой. В них живет дедушка. В каждой написанной букве часть его души. В каждой сыгранной ноте часть его сердца, его любви. В них он сам…

Та ночь была очень тихая. В зале все молчало. Я водил рукой по ковру и повторял слова песни, а в голове звучал голос дедушки. Когда я уже погружался в глубины сна, в тишине послышалось, как он сказал:

— Я слышу!

Его больше никто не видел… Его больше никто не слышал… Ни я… Ни Леля…

Но зато он видит нас теперь всегда… и слышит…

Иногда перед сном, чтобы не забыть дедушкин голос, я повторяю его слова у себя в голове, будто слышал их в последний раз вчера.

И вот он стоит передо мной, в своей вязаной безрукавке… с зачесанными набок седыми волосами… с гладко выбритыми щеками и подбородком… улыбается усами и вновь произносит:

— Я слышу!..

---

[1] Боби́нник (разг.) — ленточный магнитофон

[2] Боби́на – здесь. катушка, на которую наматывается пленка

[3] Фая́нс — особый тип материала, имеющий глиняную основу, состав включает 85% глины и 15% сторонних примесей. Предметы из фаянса обычно имеют белую окраску и плотную мелкопористую структуру

[4] Фарфор — вид керамики, который получают из каолина, кварца, полевого шпата и особых разновидностей глины, смешанных в разных пропорциях

[5] Стол «бабочка» — по-другому стол-книжка – раскладной, переносной стол, который может принимать полноразмерную величину обычного стола в разобранном виде, и складываться до размеров маленькой тумбочки – в собранном. Были популярны в СССР

[6]Государственная радиовещательная компания «Маяк» — федеральная государственная радиостанция, одна из самых крупных на территории бывшего СССР. Была основана в 1964 году по решению ЦК КПСС для создания «противовеса западным „голосам“». Само названия радиостанции содержит намек на курсовые маяки для советских летчиков

[7]Дежавю́ — такое психическое состояние, при котором у человека создается ощущение, будто когда-то он уже был в подобной ситуации или в подобном месте, однако обычно это «воспоминание» с конкретным моментом из прошлого связать не может

[8] Лаба́ть – здесь муз. жарг. исполнять, играть на музыкальном инструменте

[9] Камаз – здесь. большегрузный автомобиль, произведенный на Камском автомобильном заводе (КАМский Автомобильный Завод)

[10] Гриф на гитаре — длинная рукоятка из дерева, важная часть инструмента, служит для прижимания струн